Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на
последнюю сцену.
Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто
из одной груди. От несоблюдения сих замечаний
может исчезнуть весь эффект.
Он куражился до
последней черты, не предполагая даже возможности, что две нищие и беззащитные женщины
могут выйти из-под его власти.
Раскольников не
мог не засмеяться. Но в ту же минуту странными показались ему его собственное одушевление и охота, с которыми он проговорил
последнее объяснение, тогда как весь предыдущий разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо
из целей, по необходимости.
Может быть, тут всего более имела влияния та особенная гордость бедных, вследствие которой при некоторых общественных обрядах, обязательных в нашем быту для всех и каждого, многие бедняки таращатся
из последних сил и тратят
последние сбереженные копейки, чтобы только быть «не хуже других» и чтобы «не осудили» их как-нибудь те другие.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один
из последних, там бывших,
может, что-нибудь и сказать бы нам
могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает
из всех
последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не
может с одного удара убить.
— Это вы
из астрономии. А
может быть, мир-то весь на этой звезде и держится, она —
последняя скрепа его, а вы хотите… вы чего хотите?
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за
последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой
из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он,
может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
—
Из рассказа вашего видно, что в
последних свиданиях вам и говорить было не о чем. У вашей так называемой «любви» не хватало и содержания; она дальше пойти не
могла. Вы еще до разлуки разошлись и были верны не любви, а призраку ее, который сами выдумали, — вот и вся тайна.
— Для самого труда, больше ни для чего. Труд — образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей. Вон ты выгнал труд
из жизни: на что она похожа? Я попробую приподнять тебя,
может быть, в
последний раз. Если ты и после этого будешь сидеть вот тут с Тарантьевыми и Алексеевыми, то совсем пропадешь, станешь в тягость даже себе. Теперь или никогда! — заключил он.
Дело в том, что Обломов накануне получил
из деревни, от своего старосты, письмо неприятного содержания. Известно, о каких неприятностях
может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и в прошлом и в третьем году писал к своему барину точно такие же письма, но и это
последнее письмо подействовало так же сильно, как всякий неприятный сюрприз.
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой
последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться
из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
— Конечно, трудно понять, но это — вроде игрока, который бросает на стол
последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять
из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут
могло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
— Что бы вы ни говорили, я не
могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я
могу только заплатить вам такою же искренностью и объяснить вам мои
последние намерения: я передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб
из всего, теперь случившегося, не делать скандала и чтоб она дала заранее слово, что не помешает вашему счастью. Вот все, что я
могу сделать.
Все, что я
мог понять
из ее рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то «la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveautes, articles de Paris, etc.», [Магазином господина Андрие —
последние новинки, парижские изделия и т. д. (франц.).] и даже произошла,
может быть,
из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то отторгнута навеки от monsieur Andrieux par ce monstre furieux et inconcevable, [От господина Андрие этим ужасным и непостижимым чудовищем… (франц.)] и вот в том-то и заключалась трагедия…
Прибавлю, однако, что я кончил гимназический курс в
последнем году плохо, тогда как до седьмого класса всегда был
из первых, а случилось это вследствие той же идеи, вследствие вывода,
может быть ложного, который я
из нее вывел.
Наконец, англичане ввели также свою систему податей и налогов.
Может быть, некоторые
из последних покажутся преждевременными для молодого, только что формирующегося гражданского общества, но они по большей части оправдываются значительностью издержек, которых требовало и требует содержание и управление колонии и особенно частые и трудные войны с кафрами.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь
из скупой почвы, посредством искусства, все, что
может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли
последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга.
Последний посвятил этому целую главу в своем путешествии. Я не был внутри Японии и не жил с японцами и потому
мог только кое-что уловить
из их разговоров об этом предмете.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего
из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого
последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не
мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
Впрочем, некоторая болезненность его лица в настоящую минуту
могла быть понятна: все знали или слышали о чрезвычайно тревожной и «кутящей» жизни, которой он именно в
последнее время у нас предавался, равно как всем известно было и то необычайное раздражение, до которого он достиг в ссорах со своим отцом из-за спорных денег.
Последний вопрос самый роковой, ибо на него
могу лишь ответить: «
Может быть, увидите сами
из романа».
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого
последнего мужика-с, не
сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то,
может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому
из них не простит?
Когда и кем насадилось оно и в нашем подгородном монастыре, не
могу сказать, но в нем уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был
из них
последним, но и он уже почти помирал от слабости и болезней, а заменить его даже и не знали кем.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в
последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем
мог бы отыскать силы, чтобы выйти
из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
В заключение своей фразы он плюнул в ее сторону. И действительно, с такой собакой очень опасно ходить на охоту. Она
может привлечь зверя на охотника и в то время, когда
последний целится
из ружья, сбить его с ног.
Когда на западе угасли
последние отблески вечерней зари и все кругом погрузилось в ночной мрак, мы
могли наблюдать весьма интересное явление
из области электрометеорологии — свечение моря и в то же время исключительную яркость Млечного Пути.
Перейдя реку Ситухе, мы подошли к деревне Крыловке, состоящей
из 66 дворов. Следующая деревня, Межгорная (семнадцать дворов), была так бедна, что мы не
могли купить в ней даже 4 кг хлеба. Крестьяне вздыхали и жаловались на свою судьбу.
Последнее наводнение их сильно напугало.
Недобрый мой гений остановил признание на устах моих при
последнем свидании с Гагиным перед потемневшим окном, и
последняя нить, за которую я еще
мог ухватиться, — выскользнула
из рук моих.
Последние юноши Франции были сен-симонисты и фаланга. Несколько исключений не
могут изменить прозаически плоский характер французской молодежи. Деку и Лебра застрелились оттого, что они были юны в обществе стариков. Другие бились, как рыба, выкинутая
из воды на грязном берегу, пока одни не попались на баррикаду, другие — на иезуитскую уду.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один
из нас
может идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора,
могу ли остаться; он отступил на шаг, посмотрел на меня с тем грозно грациозным видом, с которым в балетах цари и герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За
последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.
Один
из последних опытов «гостиной» в прежнем смысле слова не удался и потух вместе с хозяйкой. Дельфина Гэ истощала все свои таланты, блестящий ум на то, чтоб как-нибудь сохранить приличный мир между гостями, подозревавшими, ненавидевшими друг друга.
Может ли быть какое-нибудь удовольствие в этом натянутом, тревожном состоянии перемирия, в котором хозяин, оставшись один, усталый, бросается на софу и благодарит небо за то, что вечер сошел с рук без неприятностей.
Твоею дружбой не согрета,
Вдали шла долго жизнь моя.
И слов
последнего привета
Из уст твоих не слышал я.
Размолвкой нашей недовольный,
Ты,
может, глубоко скорбел;
Обиды горькой, но невольной
Тебе простить я не успел.
Никто
из нас не
мог быть злобен,
Никто, тая строптивый нрав,
Был повиниться не способен,
Но каждый думал, что он прав.
И ехал я на примиренье,
Я жаждал искренно сказать
Тебе сердечное прощенье
И от тебя его принять…
Но было поздно…
…Я ждал ее больше получаса… Все было тихо в доме, я
мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей
из спальной, была
последним звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для
последних плату за помещенные статьи; это
может показаться странным, но я
могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь
из иностранцев смел спросить денег за статью.
— Восемьдесят душ — это восемьдесят хребтов-с! — говаривал он, — ежели их умеючи нагайкой пошевелить, так тут только огребай! А он, видите ли, не
может родному детищу уделить! Знаю я, знаю, куда мои кровные денежки уплывают… Улита Савишна у старика постельничает, так вот ей… Ну, да мое времечко придет. Я
из нее все до
последней копеечки выколочу!
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых.
Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое,
могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка с печальными глазами, сбежала
из дому. Сын застрелился…
Магнату пришлось выбраться
из города пешком. Извозчиков не было, и за лошадь с экипажем сейчас не взяли бы горы золота. Важно было уже выбраться
из линии огня, а куда — все равно. Когда Стабровские уже были за чертой города, произошла встреча с бежавшими в город Галактионом, Мышниковым и Штоффом. Произошел горячий обмен новостей. Пани Стабровская, истощившая
последний запас сил, заявила, что дальше не
может идти.
Последним подлинно верующим был Гегель, быть
может, величайший
из философов в собственном смысле этого слова.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно будет не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже
последнего из послушников, если бы они
могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их разговоров и книг!
О болезненности ссыльного населения я
могу судить только по отчету за 1889 г., но, к сожалению, он составлен по данным больничных «Правдивых книг», которые ведутся здесь крайне неряшливо, так что мне пришлось еще взять на помощь церковные метрические книги и выписать
из них причины смерти за
последние десять лет.
На ногах у лысены, повыше первого сгиба, из-под мягких сизых перьев лежат желто-зеленые поперечные полосы в полпальца шириною; зеленоватый цвет виден даже на
последнем сгибе ног до самой лапы; он проглядывает сквозь свинцовый цвет, общий ногам всех лысен; лапы их на солнце отливают грязно-перламутровым глянцем; перепонка между пальцами толстая, вырезанная городками, отчего они и не
могут так ловко плавать, как другие утки.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не
могут пережить друг друга, так что в случае смерти одного
из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику
последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
А мораль, которую выводит для себя Большов
из всей своей истории, — высший пункт, до которого
мог он подняться в своем нравственном развитии: «Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть; а за большим погонишься, и
последнее отнимут!» Какую степень нравственного достоинства указывают нам эти слова!
— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не
могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне
из своих
последних еще на дорогу сюда дал, да два почти года там на свой счет содержал.
Я написал сейчас выше, что окончательная решимость, которой недоставало мне для исполнения моего «
последнего убеждения», произошла во мне, кажется, вовсе не
из логического вывода, а от какого-то странного толчка, от одного странного обстоятельства,
может быть, вовсе не связанного ничем с ходом дела.
А между тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования и происходит
из солдатских детей;
последнее, без сомнения, только к чести его
могло относиться, но генерал, хоть и умный был человек, был тоже не без маленьких, весьма простительных слабостей и не любил иных намеков.
— Не железные дороги, нет-с! — возражал Лебедев, в одно и то же время и выходивший
из себя, и ощущавший непомерное наслаждение. — Собственно одни железные дороги не замутят источников жизни, а всё это в целом-с проклято, всё это настроение наших
последних веков, в его общем целом, научном и практическом,
может быть, и действительно проклято-с.
Мне, конечно, всё равно будет, но теперь (и,
может быть, только в эту минуту) я желаю, чтобы те, которые будут судить мой поступок,
могли ясно видеть,
из какой логической цепи выводов вышло мое «
последнее убеждение».
Наташка, однако, крепилась
из последнего, крепилась,
может быть, потому, что
из гордости не хотела поддаться дешевому соблазну.